– Анета, ты умерла? – еле ворочая языком, произнес Котэ, стоя у изголовья гроба любимой тетушки и уставившись на нее задумчиво-тоскливым взглядом.
Семидесятилетняя тетя Анета, действительно, умерла. Она лежала в гробу на тахте посередине комнаты. Вдоль стены сидели ее дочери и родня, включая жену Котэ Марину, а также его мать, которая приходилась сестрой покойной и тоже принимала соболезнования.
– Так ты умерла?! – не унимался Котэ, едва держась на ногах и покачиваясь из стороны в сторону. Затем он наклонился над гробом, пытливо всматриваясь в черты лица покойной, и, прищурив один глаз, чтобы избавиться от ее двойника.
Котэ был вдребезги пьян – он пил с утра, угощая своих деревенских родственников домашней закуской и водкой. Утром скромные родственники приехали в город на похороны Анеты и имели неосторожность остановиться у Котэ, чтобы привести себя в порядок. Котэ заставил их выпить сначала за любимую тетю Анету, после за гостей, затем за хозяев, еще за родину-мать, не забыл про любовь... а уж после двадцатого стакана пошли тосты глобальные - за мир во всем мире, долой апартеид, и т.д.
Обычно, после такого количества выпитого Котэ тянуло к искусству, а конкретно, к пению и танцам. Он сначала щеголял знанием поэзии, с пафосом цитируя рубаи Омара Хайяма, которого боготворил:
«Нежным женским лицом и зеленой травой
Буду я наслаждаться, покуда живой.
Пил вино, пью вино и, наверное, буду
Пить вино до минуты своей роковой!»
А потом играл на гитаре и пел джазовые композиции.
Но в тот день выступить по полной программе ему не дали. В час дня все дружно встали из-за стола и поплелись на панихиду – гости пьяные, а Котэ – очень пьяный. У него явно осталось чувство неудовлетворенности от того, что не успел сполна «выразиться».
В 13.30, за полчаса до похорон, Котэ стоял у гроба тети Анеты и требовал ответа на свой вопрос лично от покойной.
ჩუქება
